Бампи Джонсон: криминальный авторитет из Гарлема Эллсуорт Джонсон, по прозвищу Бампи (Ухабистый), большую часть своей жизни провел за решеткой. Но это не помещало ему стать одним из самых
Будущий криминальный авторитет родился 31 октября 1905 года в Чарльстоне, что в Южной Каролине. По мимо него, в семье был еще и старший брат Вилли. Жизнь чернокожих в то время сложно назвать простой. Семья испытывала финансовые проблемы, плюс белокожее общество активно продвигало идеи расизма. Когда Эллсуорту было десять лет, его брат вляпался в неприятную историю. Полиция обвинила его в убийстве белого. И хотя железобетонных доказательств его вины не было, общество очень агрессивно на это отреагировало. Родители, боясь расправы от рук безумной толпы линчевателей, влезли в долги, но сумели отправить Вилли в один из северных штатов к родственникам.
В нищете и озлобленности прошло детство Джонсона. Став подростком, он не скрывал своего отвращения к белым и часто становился зачинщиком потасовок. Понимая, что такое поведение до добра не доведет, родители отправили Эллсуорта в Нью-Йорк. Там, в Гарлеме, жила их родственница. Но было поздно, Джонсон уже успел почувствовать вкус криминального мира. И он ему понравился.
Поначалу Эллсуорт учился в местной школе, но затем бросил учебное заведение. Он промышлял разбоем и даже получил судимость за ношение оружия. Молодой, дерзкий и смелый парень привлек внимание гангстера Уильяма Хьюитта. И вскоре Джонсон стал вхож в бандитские круги. Тогда же и появилась его кличка – Бампи (Ухабистый или Бугристый). Дело в том, что у Эллсуорта на голове был заметный нарост. Дефект и стал причиной возникновения прозвища.
В прокат выходят «Множественные святые Ньюарка», история взросления будущего главаря мафии Нью-Джерси Тони Сопрано в свингующих 1960-х. Приквел «Клана Сопрано», гангстерской саги, изменившей наше представление о том, каким может быть телесериал и вообще телевидение, написан и спродюсирован главным автором «Сопрано» Дэвидом Чейзом, а поставлен одним из режиссеров сериала Аланом Тейлором. В главной роли — 22-летний сын Джеймса Гандольфини, Майкл Гандольфини, чертовски похожий на отца
Убить время, похоронить эпоху
В прокат выходят «Множественные святые Ньюарка», история взросления будущего главаря мафии Нью-Джерси Тони Сопрано в свингующих 1960-х. Приквел «Клана Сопрано», гангстерской саги, изменившей наше представление о том, каким может быть телесериал и вообще телевидение, написан и спродюсирован главным автором «Сопрано» Дэвидом Чейзом, а поставлен одним из режиссеров сериала Аланом Тейлором. В главной роли — 22-летний сын Джеймса Гандольфини, Майкл Гандольфини, чертовски похожий на отца
Мы уже забыли, но когда-то сериалы были другими. Все изменили платные кабельные каналы. Чтобы привлечь новых подписчиков, в середине 1990-х они начали производить свой эксклюзивный контент, который решительным образом отличался и от тинейджерского голливудского кино (на него ходили целоваться и есть попкорн), и от сериалов чинного традиционного телевидения, живущего за счет рекламы (его было удобно смотреть с бабушкой). Новые шоу кабельных каналов были скорее похожи на авторское кино для взрослых, они не стеснялись насилия и секса, уделяли большое внимание сложной драматургии и болезненным социальным вопросам, а на передний план выводили вовсе не рыцарей на белом коне, оказывая предпочтение харизматикам с дурными манерами и скелетами в шкафу — антигероям. «Клан Сопрано», придуманный телевизионным сценаристом и шоураннером Дэвидом Чейзом в середине 1990-х, был одним из первых сериалов нового типа. Он продержался на экране долгие шесть сезонов, рассказал в прямом эфире об Америке после 11 сентября, стал образцом для подражания и настоящей школой для авторов, позднее работавших на «Подпольной империи», «Прослушке», «Карточном домике», «Игре престолов», «Безумцах» и других легендарных шоу.
Джеймс Гандольфини и Дэвид Чейз на съемках «Клана Сопрано»
«Клан Сопрано» родом из второй половины 1990-х, эпохи накопления кинокапитала в телеэфире и трансформации сериального жанра. Ретроспективно понятно, почему им смог заняться только HBO и только на фоне успеха его же «Секса в большом городе», осознав, что будущее за собственным контентом,— радикализм, с которым Дэвид Чейз внедрял в телевидение харизматичного отрицательного героя, безжалостного гангстера и отца большого семейства, мог позволить себе только платный кабельный канал, показывавший серьезное кино для взрослой аудитории.
«Клан Сопрано» родом из профессионального кризиса. Сценаристу и продюсеру Дэвиду Чейзу было чуть за 50, когда он взялся за разработку телеоперы в духе «Крестного отца» и по мотивам собственного детства, проведенного в Нью-Джерси, с «антигероем» вместо героя, с пасьянсом неформатных гангстеров на втором плане, с предельно нестандартным Джеймсом Гандольфини в главной роли (лысеющий, толстеющий, хитроватый Винни-Пух — это вам не Аль Пачино). К середине 1990-х Чейз уже считался почтенным телевизионным автором, практически классиком. На его полках рядками пылились престижные премии «Пибоди» и «Эмми». Другое дело, что сегодняшнему отечественному зрителю названия его лучших шоу вряд ли что-то скажут — их не назвать прорывными, они не ломали стереотипы. Например, забавная «Северная сторона» (1990–1995) о жизни на Аляске — 110 серий и несколько десятков наград, но кто вспомнит? Или постмодернистское «Досье детектива Рокфорда» (1974–1980), шесть сезонов эфира и премиальный фулл-хаус, кто слышал? Телевидение быстро забывает о своих успехах. Профессионал и умница Дэвид Чейз всегда хорошо выполнял заказ за достойный гонорар, но, поклоняясь Поланскому, Скорсезе и Копполе, не покушался на большее.
Разработка «Клана Сопрано» началась в 1995-м и заняла пару лет. Кинематографические первоисточники на виду: «Враг государства», «Крестный отец», «Бешеный бык», «Славные парни». Эти фильмы даже поделились с «Сопрано» исполнителями главных ролей, вписав его в своего рода гангстерскую киновселенную. Особенно отличились «выпускники» «Славных парней»: Лоррейн Бракко, Майкл Империоли, Тони Сирико, Винсент Пасторе, Фрэнк Винсент, Тони Лип — да, Чейз точно не скрывал своей любви к Мартину Скорсезе. Как и к Копполе — ведь брендированный пистолетом логотип «Сопрано», очевидно, обыгрывает крестовину марионетки из заставки «Крестного отца». Действительно, к чему скрывать свою любовь?
Джим Эмерсон, критик
В 1999-м, когда я увидел первые промоматериалы сериала, «Сопрано» не казались чем-то многообещающим. Еще одно кино про итало-американскую мафиозную семью? Еще немного клише? Но меня зацепило уже на первой серии. Эти утки, кабинет мозгоправа. И с каждой неделей я только все больше удивлялся, насколько умно, лихо и щедро все сделано. «Сопрано» взял популярную гангстерскую мифологию «Крестного отца», «Славных парней» (и, наверное, «Перекресток Миллера», хотя герои его не упоминают) и вывернул ее наизнанку.
Перечисленные фильмы сформировали не столько авторов (им ближе мелькающие в кадре Питер Богданович и Сидни Поллак), сколько самих героев — Корлеоне и «крысиная стая» были ролевыми моделями для персонажей, о которых шла речь в новом сериале. В «Сопрано» они то и дело вспоминают сцены из любимых фильмов, стараются быть как те самые ребята с киноэкрана. Иногда получается, хотя именно в зазоре между простецкой реальностью Нью-Джерси и гламурной реальностью киноэкрана и рождается определяющая «Сопрано» новаторская для гангстерского жанра ирония. На шикарную кинематографическую мафиозную подкладку (офис бригады Сопрано увешан фотками звезд: Де Ниро в образе Джейка Ламотты, Синатра в полицейском участке и т. д.) наброшен повседневный спортивный костюм.
Мартин Скорсезе, режиссер
Я, кажется, видел всего одну серию «Сопрано». Мне трудно соотнести себя с этим поколением преступного мира. Ругаться матом за обедом перед дочерьми? Ну не знаю. Я этого не понимаю.
Уникальность реэкспорта кинематографических стереотипов с экрана в жизнь и обратно в случае с «Сопрано» усиливается тем, что он фактически идет в прямом эфире. Сюжет с гангстером в приемной психоаналитика перекликается с вышедшей в 1999 году комедией Гарольда Рэмиса «Анализируй это», и, конечно, это удостаивается обсуждения в контексте одной из серий. Во втором сезоне сериала новый психотерапевт Сопрано решает сослаться на модную ленту (первый сезон вышел все-таки до премьеры фильма с Робертом Де Ниро и Билли Кристалом) и получает отповедь от капо мафиозной семьи: «Тут вам не комедия, доктор!».
Дэвид Чейз
Если вы долго жили на диете традиционного голливудского кино и телевидения, то, пожалуй, вы неизбежно в какой-то момент начнете спрашивать себя — «а в чем же и где же тут моральный урок?» — вы начнете его ждать. Но этот мир не живет по правилам голливудской драматургии.
Нет, ничего странного в том, что большое кино и кабельное телевидение подкрались к сюжету о рецидивисте на антидепрессантах практически синхронно. Формально первенство тут, конечно, у «Сопрано», ведь пилот сериала был готов уже к октябрю 1997-го. Более того, если бы продюсеры HBO не заказали Чейзу еще 12 серий, он планировал доснять еще сорок минут и поехать со своей криминальной драмой в условный Канн (кажется, сейчас, спустя 20 лет, с выходом приквела исполняется именно эта мечта Чейза о большом экране).
Ментальные проблемы, психотерапия и антидепрессанты — важная тема для 1990-х, десятилетия, решившего (в духе «Конца истории» Фукуямы) глобальные политические проблемы и вознамерившегося точно так же раз и навсегда решить личные. В 1993-м выходит книга доктора Питера Крамера «Прислушаться к прозаку», а в 1994-м — «Нация прозака» Элизабет Вурцель, которые фиксируют этот фармацевтический переворот сознания. Психотерапевт из комической и порой странной фигуры (тут диапазон от героев Вуди Аллена до «Молчания ягнят» и «Основного инстинкта») превращается во вполне обыкновенного врача. Чем-то он даже похож на зрителя, наблюдающего за происходящим со стороны. В контексте «Сопрано» это сравнение особенно уместно — подчас кажется, что именно глазами и ушами доктора Мелфи (Лорейн Бракко), которая большую часть сериала проводит в своем бежевом, плюшевом кабинете, мы воспринимаем эту семейную сагу с элементами криминальной драмы. С безопасного удаления.
Психотерапевтическая оптика вообще свойственна сериальному жанру: еженедельный ритм, часовые встречи, предельная откровенность разговора, позволительная для платного телевидения,— все это превращает кабельный канал в аналог курса психотерапии. Сценаристам «Сопрано» уединение в кабинете дает идеальную возможность остранения, диалоги Сопрано и Мелфи — как и фантасмагорические сны главных героев — превращаются в драматургический инструмент, который стягивает все шесть сезонов воедино, избавляя от необходимости проложить сточасовой хронометраж сквозным закадровым рассказом (как это, например, было сделано в «Славных парнях»). В кабинете врача главный герой предстает перед зрителем практически обнаженным — он сам объясняет себя, не прибегая к драматургическим костылям, даже камера здесь теряет свою подвижность, покоясь на штативе.
Дэвид Чейз
Я слишком разболтался о депрессии. Просто не так уж часто мне доводилось общаться с прессой. Хотелось произвести на журналистов впечатление, донести, почему именно Тони в депрессии. И я слишком уж разоткровенничался о своих детских несчастьях. Как бы мне хотелось все это забыть! Но теперь я захожу на Википедию и читаю там: «В детстве у него были проблемы, а потом депрессия». Грустно, что это так воспринимается.
Очевидно, сцены сессий писались людьми, хорошо представляющими себе процесс; все драматурги сценарной группы проходили курс терапии. И несмотря на иронию психотерапевтической линии (совсем смешно становится, когда на экране появляется фанатеющий по мафиози психоаналитик самой Мелфи в исполнении режиссера Питера Богдановича), сообщество психотерапевтов оценило влияние сериала на аудиторию: на прием к психоаналитикам стали чаще записываться брутальные мужчины, не привыкшие делиться своими проблемами даже с близкими. А уже в 2001 году в продаже появилась книга «Психология Сопрано», сделанная при участии Института современного психоанализа и Американской психологической ассоциации. Позднее и вовсе дошло до абсурда: сценаристов вместе с Лоррейн Бракко пригласили на паблик-ток Американской ассоциации психоаналитиков, от предложения поучать врачей кинозвезда благоразумно отказалась.
Еще один терапевтический элемент шоу — животные в кадре. Целебные встречи с утками, лошадьми, козочками, белочками, котами, даже визит медведя, который появляется у бассейна семейного дома Сопрано натурально в тот же самый момент, когда главу клана выгоняет из супружеской спальни жена,— расширяют пространство борьбы за психологическое здоровье не только героев, но и зрителя, вынужденного справляться со стрессом после очередной кровожадной сцены. Насилия авторы «Сопрано» не чураются. Но еще проще стресс заесть.
Диана Бертон, художник по реквизиту
Почти во всех фильмах и сериалах, на которых я работала, актеры к еде едва притрагиваются. Но в «Сопрано» еда играет огромную роль, и мы действительно пытались приготовить ее так, чтобы ее хотелось съесть в кадре. Джим [Гандольфини] ел всегда: во время репетиций, во время съемок, в кадре и в перерывах.
Покидая тихую заводь психотерапевта, Тони неизбежно оказывается в хитро устроенном обществе, которое структурировано взаимоисключающими законами и традициями: американским уголовным правом, мафиозным кодексом чести, родственными обязательствами, национальными и семейными обычаями. Авторы «Сопрано» тратят огромную часть хронометража, чтобы описать механику экономики и социума, в которых выживают и зарабатывают члены клана Сопрано. «Дерьмо стекает вниз, деньги поднимаются наверх» — так работает эта пирамида в целом, но, когда доходит до частностей, впору усмехнуться: эти гангстеры слишком много суетятся, чтобы преуспевать. И все равно ведь не хватает! Бригадир Поли (Тони Сирико) вырезает скидочные купоны из газеты, которую раздают в супермаркете, а за ножницы идет борьба в офисе при мясной лавке. Ножницы всем нужны, а на дереве они не растут.
Джеймс Гандольфини
Я вырос в десяти минутах от тех мест, где все происходит. Я сам итальянский парнишка из Джерси. В моей семье, конечно, не было личностей вроде Ливии Сопрано, но все-таки и в ней были свои герои. Первые съемки были чистым безумием. Смены по 12–16 часов, а потом ты возвращаешься домой, чтобы выучить пять-шесть страниц текста. Очень жестко: все эти сцены терапии — несколько страниц просто тараторишь на камеру, которая уставилась тебе в харю. Это тебе не шутка. Я звонил Дэвиду посреди ночи и орал в трубку: «Ты меня убиваешь! Я верну тебе деньги, только отстань уже». А он ржал. Очевидно, меня взяли не потому, что я производил впечатление нормального, уравновешенного человека.
Жизнь гангстера в современной Америке нелегка. Особенно если этот гангстер, как Тони и его дружки, брезгует торговать героином или оружием, предпочитая собирать дань с профсоюзов, крышевать лавки и вести подпольные игры. Легендарные времена Копполы-Корлеоне прошли. Минули и блистательные семидесятые, описанные Скорсезе в «Славных парнях». Мафия — уходящая натура. Отлично это демонстрирует боковой сюжет ближе к финалу сериала, когда пара подчиненных Сопрано пытаются получить дань с появившейся в районе сетевой кофейни. Обычные угрозы не действуют на новый бизнес: что толку бить витрину, если забегаловкой управляют из головного офиса в Сиэтле? Сетевой бизнес в извлечении прибыли эффективнее мафии. Гангстеры сваливают из кафетерия со словами: «Кранты малому бизнесу».
«Сопрано» пропитан ощущением острого кризиса традиционных социальных институций — семьи, мафии, да и государства (этому посвящены последние три сезона «Сопрано», выходившие после 11 сентября 2001 года). Собственно, с этой мыслью — о неизбежности и принятии перемен — Тони и приходит в первой серии в кабинет психоаналитика: «Мне сорок, и кажется, лучшее уже позади». Презирая утешительную голливудскую драматургию, стремящуюся развязывать узелки и избавлять своих зрителей от острых конфликтов, Дэвид Чейз выстраивает «Сопрано» на конфликтах нерешаемых: смерть — это еще неплохой финал, а что насчет старости или болезни? Пожалуй, ни один сериал так остро не высказывался о третьем возрасте. Деменция матери Тони Ливии (Нэнси Марчанд), старческое слабоумие дяди Джуниора (Доминик Кьянезе), смерть от рака легких в тюремной больнице Джонни Сэка (что-то не вспоминается другого фильма, где показывали бы, как медбрат перестилает простыни под смертельно больным человеком, причем в роли медбрата — режиссер Сидни Поллак) — можно выглядеть достойно в классическом голливудском фильме или мафиозной разборке, но жизнь подкидывает ситуации, в которых просто невозможно найти правильное решение и нужно просто это принять.
Доминик Кьянезе
Есть сцена, в которой Тони и Джуниор сидят на диване и Тони вдруг спрашивает, любит ли его старик. Мне кажется, этот вопрос — попадание в яблочко. Здесь все эмоции в переизбытке: гнев, стыд, сожаление, чувство вины. И к ним примешивается еще одно: кажется, Джуниор впервые понимает, что теряет память. То есть он не осознает, кто именно его спрашивает, а потом боится ответить. Это все слишком личное.
Расхожая мысль: хороший современный сериал похож на большой роман. Но на какой роман похож «Клан Сопрано»? Вряд ли можно сравнить работу десятка сценаристов под руководством Дэвида Чейза хоть с одним большим классическим текстом. Более того, «Сопрано» ясно демонстрирует, как возникает сегодня сложный сериальный нарратив, который — так уж устроено телевизионное производство — никогда не планируется целиком от начала и до конца. Мы живем в мире, где сценарии редко превращаются в пилотные серии, а пилотные серии редко разрастаются в сезоны. Поэтому самые эффектные шоу растут наподобие куста — во все стороны сразу.
«Сопрано» на стадии пилота был историей конфликта гангстера средних лет со старшим поколением — матерью и дядей, который вдруг решает убить племянника. После разрешения этого конфликта в финале первого сезона два главных героя фактически выбыли из игры, и для продолжения истории во втором сезоне Чейзу пришлось вводить новых персонажей, которые потянули за собой другие истории, прирастающие боковыми линиями. Как в большом романе, у некоторых героев «Сопрано» по несколько сюжетов одновременно. Тони одновременно может конфликтовать с дядей, выяснять отношения с любовницей, тосковать по улетевшим уткам, мириться с другом, ссориться с женой Кармелой (Иди Фалко), которая может переживать платонический роман с местным пастором, строить дом, беситься из-за мужа или детей. Даже крошечные герои в «Сопрано» не исчерпываются одной сюжетной дорожкой.
Дэвид Чейз
Мой отец был предельно одержим тем, чтобы быть хорошим отцом, хорошим мужем, хорошим сыном. А ведь семья, из которой он вышел, постоянно пребывала в распрях, мстила друг другу, сводила счеты, и это длилось десятилетиями. Его мать всегда объединялась с кем-то против него, всегда была какая-то вражда между братьями и сестрами. Может быть, именно поэтому его так волновало, чтобы наша семья была сплоченной.
Но самое интересное то, что эти дорожки часто никуда не ведут. В «Сопрано» полно таких сюжетов, классический пример — серия про попытку убийства русского бандита, когда два гангстера, Поли и Крис (Майкл Империоли), полфильма замерзают в заснеженном лесу. Тони спасает своих подчиненных, но зрителю так и не удается ничего узнать о судьбе жертвы. Что случилось с русским? Как он ушел от преследователей? Жив он или мертв? Наверное, эту историю можно было бы развить, если бы сериал продолжался на пару сезонов дольше, но вряд ли стоит искать ответы на эти вопросы сегодня. Особенно зная, как именно закончился финальный сезон — не традиционной точкой и не пафосным многоточием, а буквально ухнув в затемнение, оборвавшись на полуслове. В литературе что-то подобное проделывал, пожалуй, только Лоренс Стерн в «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии». Манеру сюжетостроения и изложения Дэвида Чейза вполне можно назвать стерновской и в том, как он скачет с предмета на предмет, с сюжета на сюжет в попытке объять необъятное, и в том, как ирония смягчает брутальное насилие, а высокая драма, в свою очередь, купирует смешки, и в том, как он одергивает сам себя, не желая никаких внятных финалов: «В жизни так не бывает, не все истории заканчиваются, нельзя взять и повязать ленточку на всем, что тебе попадется, и сказать: ну вот, конец!» — говорит Чейз в одном из своих интервью.
Питер Богданович
У нас были блестящие авторы. Нам не разрешали ничего менять в тексте! Забавно, когда снимали мою последнюю сцену, у нас вообще не было диалога. Я должен был протянуть Лоррейн платок. А Дэвид, он режиссировал финал, как закричит: «Скажи ей что-нибудь! Спроси!» То есть 16 эпизодов мне ничего придумывать не разрешали — и тут вдруг на тебе! Я спросил. А Дэвид опять кричит: «Спроси что-нибудь получше!» — «А не пойти бы тебе, Дэвид! Сам придумывай, что спрашивать! Ты у нас писатель! »
Драматургия, привитая «Клану Сопрано» сценаристами, помогла сериалу влиться в нарратив глобальной реальности. В конце концов, одной из тем шоу поначалу был закат большой истории: возвращаясь домой, Тони расслаблялся с полкило пломбира и каналом History, медитируя под рассказы о Роммеле, Гитлере, вторжении союзников на Сицилию и прочих делах минувших дней и мечтая по возможности избежать тех подвигов, которыми прославились его отцы и деды,— он не хочет воевать с соседями или загреметь за решетку по какому-нибудь большому делу (за это его презирают гангстеры старой школы). Растворение большой истории в рутине современности, избавленной от глобальных противостояний,— важная тема девяностых, поверивших Фукуяме.
Но у истории были другие планы. В 2001 году, после падения башен-близнецов в Нью-Йорке, сериал взял неожиданно длинную паузу и в четвертом сезоне вернулся к зрителям уже другим. Первым делом, конечно, обратили внимание на начальные титры. Как все помнят, титры «Сопрано» представляют собой задокументированную на 16-миллиметровую камеру поездку Тони Сопрано из большого Нью-Йорка домой — в Джерси. Кино начинается во тьме тоннеля Линкольна, из окна машины видны портовые сооружения Ньюарка, статуя Свободы, заходящие на посадку самолеты ближайшего аэропорта, в зеркале заднего вида торчат небоскребы ВТЦ. К осени 2002-го кадры с башнями-близнецами, конечно, заменили. Метраж заняли крупные детали какого-то моста, безликая автострада. Это было похоже на типичное вытеснение травматичного воспоминания — классический для «Сопрано» сюжетный ход. Был человек, и нет человека. Прореху, оставленную в ткани реальности, попросту нечем заполнить. Интересно, что об 11 сентября в «Сопрано» почти не разговаривают: ни дома, ни у психоаналитика, ни в гангстерской конторке над мясной лавкой. А если и говорят, то только в духе чистой прагматики: как бы подготовиться к будущей катастрофе, подстраховать себя — Тони перепрятывает наличку в ведре с кормом для уток, Кармела требует от него открыть трастовый счет, чтобы быть уверенной в том, что будущее не приготовит новых сюрпризов. «Черный лебедь» осеняет всех своими крылами.
Джеймс Гандольфини
Тони — материалист. Он постоянно на связи с миром, он питается им. Но это ведет его к еще большему опустошению. Вокруг него разные люди, например, у Поли своя жизнь. Он такой, какой есть. И он может быть счастлив. Но не Тони. Тони достаточно умен, чтобы понять, что есть что-то кроме той жизни, которой они живут. У него есть представление о большом мире, но он вынужден смотреть на него сквозь окружающее его дерьмо. Это опустошает. Он задается вопросом: Почему же я несчастлив? Почему я не могу быть счастлив? Даже если дела вроде идут хорошо. Слишком большой багаж памяти, слишком много истории, чтобы что-то можно было изменить. Выхода нет.
Атака на ВТЦ ломает «Сопрано» надвое в реальном времени. И едва ли в сериальном кино, обычно слишком уж погруженном в фантазийные миры или откровенное ретро, найдется другой подобный пример осмысления процессов, разворачивающихся прямо на наших глазах. «Сопрано» к шестому сезону превращается в аллегорию Америки. История семьи становится историей невроза и истерии большой страны. Папа готовится к худшему и все чаще решает проблемы в силовом режиме, повторяя ошибки, которых он не хотел бы совершать. Мама, одержимая жаждой наживы, идет за своей американской мечтой и погружается в мир спекуляций недвижимостью и акциями. Сын, страдающий от депрессии, мечется между самоубийством, армейской службой и сверхпотреблением (в конце концов новый BMW перевешивает Афганистан). Дочка выбирает, кем быть и как помочь ближнему — стать врачом или юристом? Но ее все сильнее прибивает к семье, от которой она так хотела отсоединиться.
Никто из них не хочет знать, что будет завтра. Страшно, да и времени нет — луковые кольца остывают, лучшие в Нью-Джерси. Не в силах заглянуть в будущее, обрывается и сюжет.
